Лес рубят – щепки летят

К подножью Говерлы ежедневно отправляются лесорубы. Правда, это не те, что пару сосенок спилят и довольны, а целые артели на грузовиках и специальных лесовозах. С ними нам предстояло преодолеть часть пути к подножию Говерлы. Рубка и продажа леса, издревле были одними из самых доходных статей местных жителей. Лес сводили в верховьях рек, а лесорубы сплавляли стройные стволы вниз по течению. Сегодня древние методы почти забыты – в дело вступила техника…

Еще темно, а на дороге перед воротами, выпускающими на волю огромные «Уралы», уже толпятся темные фигуры лесорубов. Переговорив с кем-то из них, Иван подзывает меня к одной из машин и, отчаиваясь перекричать грохот старого мотора, объясняет жестами – «Залазь». Транспортом оказался обычный грузовик с брезентовым тентом. Машина останавливается почти у каждого дома и понемногу наполняется похожими друг на друга лесорубами в бесформенных робах. Каждый забрасывает в машину огромную бензопилу с лязгающей колючей цепью.

Всю дорогу в темном кузове стоит веселый шум, смех. Мне же, наоборот, совсем не радостно. Уже светает, и темные стены густого карпатского леса становятся все зеленее и… прозрачнее. Чем выше в горы, тем чаще за тонкой занавесью из стройных стволов елей и пихт просматриваются огромные поля, усеянные светлыми пятнами пней. Здесь рубить уже нечего; машины лесорубов ревут уставшими моторами, тащатся по склонам на самый верх…

Остановка. Выдохшийся железный монстр уткнулся в сложенные со вчерашнего дня срубленные исполины. Оглядываться вокруг немного жутковато. На месте вчера еще вековой чащи стоят короткие обрубки пней. Некоторые из них на половину выкорчеваны, но все же из последних усилий длиннющими корнями-пальцами цепляются за призрачную жизнь. Земли под ногами не видно – она под метровым слоем свежеспиленных еловых веток. Природа, увидев это, замерла, застыла в морозное ноябрьское утро. А лесорубы, выгрузились из кузова, и как ни в чем не бывало, разбрелись среди уцелевших в мясорубке деревьев…

Час мы взбирались в гору пока наконец не кончилось лесное кладбище, не затихли истерично визжащие пилы и начался живой карпатский лес. Огромные пихты и ели скрыли небо и уничтоженный лес. Жизнь такая, вот и рубят, – рассказывал невеселый Иван, оправдывая земляков – все производства, какие были при Союзе – стоят, не работают. Лесопилки же продали в частые руки. Только в Ясиня их больше десятка.

А частные руки, как известно, не любят убытка. Новоявленные предприниматели закупили новые пилы, заплатили по символическим расценкам властям и со рвением принялись сводить лес. Ценная ель и пихта отправляются в Италию, Венгрию, другие западные страны. Потом, впрочем, иногда возвращаясь в виде дорогущих мебельных гарнитуров, столов и т. д. Как рассказывает Иван, в советское время вообще в Карпатах лес не рубили – леса были (и остаются) заповедной зоной. А лес на нужды хозяйств гнали с Севера, с Сибири. Теперь жизнь проще. Деньги зарабатывать можно даже таким варварским способом. Но беда, как обычно, не приходит одна. Природа не прощает такого потребительского, вампирского отношения к себе. Природа начинает мстить. Жестоко…

- Все просто, – объясняет Иван, – Каждое дерево ежедневно потребляет до пятисот литров воды. А как леса не стало, так вода свободно и хлынула в долины с гор, ломая и круша на своем пути. Начались сели, наводнения. Не истребляли бы леса, не было бы необходимости сейчас восстанавливать за огромные деньги смытые дома, гостиницы, дороги, мосты. Приобретаем в одном месте, платим в другом, но уже в сотни раз больше. Зверь тоже из украинских Карпат уходит. С одной стороны лес, его жилище, уничтожается, а с другой стороны, охотники покоя не дают. Если в Европе охота категорически запрещена, независимо от времени года, то в Украине все можно. Как рассказывают местные мужики: приезжают иностранцы, платят властям четыре тысячи у. е. и имеют право на один выстрел. Вот богатые и цивилизованные охотники из Европы и приезжают сюда пострелять. В результате – медведей почти нет, рысь тоже извели.

- У оленя, что самое ценное – рога! Поэтому отстреливают в основном самцов, – продолжал монолог Иван, – а самочка же сама себя не оплодотворит. Вот и исчезает зверь или уходит за кордон… А эти не промахиваются – у них винтовки, чуть ли не с лазерным прицелом – отводя глаза, будто сам виноватый, добавил Иван. Солнце стояло почти в зените, когда лес опять отступил и открылись полонины (полонины – альпийские луга в Карпатах, летом служат пастбищами для скота). Сейчас здесь необычно тихо. Не слышно блеянья, мычанья овец и коров. Ни один пастух не сидит на склоне с огромной трембитой. Только небольшие пастушечьи кошары притулились у темной стены леса. И вот мы на самом верху. Выше некуда. Под нами вся Украина. Голубоватые горы кажутся спящими под тонкой прозрачной дымкой. Однако спокойствие это обманчиво; памятники и туры из камней на развилках горных дорог напоминают о жертвах принесенных Карпатам самонадеянными туристами.

- Обычно в ноябре в Карпатах на лыжах кататься можно, но в этом году всю осень стоит сухая солнечная погода, – сетует Иван.
– Да, туристы раньше приезжали круглый год. Межсезонья вообще не было. Все турбазы битком забиты. Со всей страны ехали. Киевлянкам особенно нравилось. У них там мужики после Чернобыля облученные, так они на Карпаты. Одна мне так прямо и заявила: «Хочу от тебя Иван, здорового гуцуленка…»

К вечеру мы спустились вниз к подножью Говерлы. Турбаза Козьмещики, вернее то что от нее осталось, совсем не радовало глаз: недостроенные и разрушенные корпуса, согнутые стойки лыжного подъемника и все те же бесконечные пни вокруг с маленькими кривыми сосенками между ними. Один из ползущих в Ясиня лесовозов подобрал и нас.