Две легенды

Мой взгляд скользит по стенам как бы вслед за словами отца Кирилла и вдруг спотыкается. Боже святый! На столбе, нависая могучей фигурой и все равно как бы паря в своей легкости, стоит, опершися о меч, чудовище с телом человека и головой то ли лошади, то ли собаки. И это — христианская фреска? Да, отвечает отец Кирилл. Это мученик Христофор. Его обычно представляли с песьей головой, а в Свияжске он с лошадиной. Существуют две легенды, по одной из которой Христофор был столь прекрасен лицом, что, боясь дьявольского искушения впасть в какие-нибудь грехи, молил Бога сделать его не столь прекрасным, и Бог услышал его молитвы, и стал он уродлив аки пес. По второй — родился он в племени кенокефалов, людоедов, которые были ужасны лицом, и по принятию христианства принял мученическую смерть, а идя на казнь, сказал проповедь, и уверовали несколько тысяч человек. Церковь боролась с подобными изображениями святых, и один из настоятелей монастыря, бывший Тобольский архиепископ Евлампий Пятницкий, в 1859 году даже писал в Священный Синод, настойчиво советуя переписать фрески, исходя из того, что «порядок расписания не имеет богословской мысли и не каноничен». Но фреска, изображающая мученика Христофора, как и другие «неканонические», до сих пор целы, и отцу Кириллу известно, что еще только в Нотр-Дам есть скульптурное изображение мученика Христофора.

Отец Кирилл зажигает люстру, и купол взрывается ультрамарином и охрой, которые сверкающим водопадом низвергаются вниз. А в алтарной части есть фреска, выполненная еще при жизни грозного царя. На ней Иван Васильевич стоит в венце царском, а на столбах вокруг — святые угодники Божьи, митрополиты, архиепископы, епископы, все, кто способствовал становлению Государства Российского, собиранию земель русских. Кто вы, древние изографы, сколько вас было, как вас звали? Молчат летописи, ни в одной нет упоминания об артели, расписавшей эти стены, которые на сегодняшний день — единственный, почти целиком уцелевший, полный цикл стенной росписи середины XVI века.

Неисповедимы пути Господни

К службе собор преобразился: пол усыпан травой, стоят срезанные березки. Тихо рассыпался звон кадильницы. Отец Кирилл в праздничном облачении стал взрослее своих лет. Хоть и не знаток я в церковных песнопениях, но как-то странно они здесь звучат, может, это стены такие? Звонко и вкрадчиво, и тайна в них.

Древняя музыка слов оживляет стены, и как в «Андрее Рублеве» Тарковского, поплыли цветные фрески, истончаясь красками в белые раны обвалившейся штукатурки. Пахнет травой и ладаном. На службе — монахи, Игнатьев с сыном, одинокая женщина и мы. Больше никого. За стенами воет ветер, дождь льет, холод от пола подбирается к сердцу. Как долго длится день! Странно, почему тихо, ведь должны же звонить колокола? Колокола, вот в чем дело. Нет их. Украдены. Переплавлены. Расколоты.

Вот и кончилась служба, хотели, было, попрощаться, но ведут ужинать в Никольскую трапезную церковь. Трапезная, как пасхальное яичко, сияет, отремонтированная, — пол в кафеле, беленые стены, желтые сосновые столы и скамьи, изразцы. Подают неимоверно огромную (для меня) порцию рыбы (которую ловит для монастыря спецбригада). Во все время трапезы монах читал притчу. Из-за стола все встали одновременно, по серебристому звону колокольчика улыбающегося отца Кирилла, который снова в черной будничной рясе, снова помолодел.
Но и это еще не все — идем к нему в кабинет. Да, нувориши могут отдыхать! Стены в тисненых обоях, паркетное покрытие, мягкое кожаное кресло, радиотелефон, ковер на полу, в шкафах — спины богословских книг, тисненные золотом, огромный старинный стол, выпрошенный у директора музея, — но все это с миру по нитке, своих денег на такое убранство нет. Отец Кирилл откидывается в кресле, веселый, как мальчишка.

— Кабинет исторический, здесь до меня последовательно сиживали начальники концлагеря, колонии для малолетних преступников, психбольницы, музея. Теперь вот я. Хорошая преемственность!

В монастыре сейчас 30 человек насельников, и каждый день приходят-просятся человека три-четыре, но отец Кирилл берет не всякого: кто ленивый да выгоду для себя ищет — прочь со двора. А люди здесь разные. Дьякон, что с татуировкой на руке, — бывший московский следователь; молодой монах, что рядом с ним служил, — только освободившийся заключенный, сидевший за стрельбу на улице и убивший несколько человек. И каждый — какой-то особенный. Сам Игнатьев, 55 лет, с высшим архитектурным образованием, вполне беспечально живший в Казани, вдруг восемь лет назад все бросил, крестился и навсегда уже связал свою жизнь с островом.

Глядя на отдыхающего после трудов долгого дня отца Кирилла, как-то невозможно отделить его от его предшественников. Гордые их тени плотно стоят у него за спиной — от этого и силы Бог дает. Илларион на Соборе 1566 года подписал приговорную грамоту об отказе перемирия с Польшей, Сергий участвовал в избрании на царство Бориса Годунова, Дмитрий в 1752 короновал императрицу Елизавету; Мартирий начал в середине XIX века реставрацию храмов и фресок, Евлампий продолжил, Вениамин в конце XIX века закончил; Амвросий, обвиненный в содействии убийству в июне 1918 года группы большевиков в Раифе, был расстрелян без суда и следствия, его решено канонизировать.
В 1923 году, после вскрытия мощей святителя Германа, Успенский монастырь закрыли, а в 1997 он был, наконец, передан под благословение Святейшего Патриарха. Тогда-то и прислали из Раифы отца Кирилла. Полтора года он здесь. И чтобы поднять из руин монастырь, силы нужны великие и терпение, да еще вера глубокая.

На прощание прозвучали слова отца Кирилла, заглушаемые воем ветра:

— Если монастырь сфотографировали, не утоните!

Возвращение показалось выныриванием из глубокого колодца, длиной в четыре с половиной века. И душа уже не была пуста. И даже донесся слабый звон колоколов. Свияжских. По ком они звонят? И многие ли слышат их?