Катер нам подарил президент

Что это или кто? Шуршат доспехи, позванивает оружие, только голосов не слышно, а впереди — сам Иван Грозный, молится — он приходил сюда помолиться перед сражением, еще недавно здесь хранились его доспехи. Но почему один из святых иконостаса так похож на ПетраI? Как они тут жили тогда, как выглядели на самом деле? Их все больше — молчаливых и едва проступающих сквозь толщу веков. Как-то нехорошо становится, уходить надо, это их место, последнее, что им осталось...

Тишину взрывает свист ледяного ветра, как только выходим из церкви; захлопываются широкие ворота в прошлое, и настоящее — мальчишки, продающие вымытые рекой древние монеты, — мгновенно переносит в год 1999-й. Игнатьева неожиданно останавливает кто-то из местных. Последующий диалог — в лучших традициях российской глубинки. — Когда зарплату дашь... пресядатель...

— Нет денег пока.
— А катер... на что купил?
— Я не покупал.
— Ты знаешь, я психбольной... я тебя щас возьму и зарежу...
— Катер нам подарил президент.
— А бензин... на что покупаешь, а?
— Бензин покупаем из бюджета.
— Тогда три рубля дай...
— Да нет у меня!
— А на что бензин покупаешь?..

И так минут пятнадцать. Вечером мать этого парня, узнав о разговоре, придет к Игнатьеву извиняться. А катер действительно президентский, дорогой, не по карману людям. Сжигает 28 литров в час, переправиться на левый берег в Зеленый Дол и обратно — 100 рублей одна поездка. Не тянут.

Долго идем вдоль монастырской стены: скоро в Успенском соборе служба. Наконец, стена кончается, и снова становится видна Волга. Вот она, Татарская грива, Татариха, островок, где покоятся исстрадавшиеся кости пяти тысяч жертв ГУЛАГа, а на берегу, прямо в 30 метрах от ворот монастыря, еще одна братская могила — 95 политзаключенных. К Татарихе по воде дугой тянутся шесты — это вехи древней дороги...

Нас догоняет высокий красивый монах. Полы плотной рясы бьются на ветру. Шаг широкий, уверенный, какой-то даже хозяйский. Это оказался сам отец Кирилл, настоятель монастыря. Всего 29 лет ему, в миру Вячеславу Коровину, а взгляд глубокий, голос тихий, твердый. Знакомимся и идем в Успенский собор вместе. Типично псковская архитектура с более поздними барочными переделками — и неудивительно, строили-то псковские каменщики, направленные по приказу царя в Казань и возводившие там кремлевские укрепления. Всходим на широкое крыльцо.

Дверь из толстой деревянной решетки и тихий сизый мрак. Низкий свод расписан синими холодными тонами, каменные плиты пола, местами зияющие обвалами, прикрыты жестью и досками. Холодно, могильный какой-то холод, до костей пробирает. И вдруг взлет вверх — и обвал теплых красок. Со всех сторон фрески. На столбах, в проемах окон, на стенах, на потолке. Ни сантиметра пустого.

Вся библейская история — от грехопадения Адама и Евы до распятия и воскресения Христа. Поднимаю голову — и летит на меня из центра купола, нет, не Иисус Христос, как полагается по христианской традиции, а Бог Саваоф, на коленях у него, с голубем в хрустальной сфере мира, Христос Эммануил. В центре — фреска Успение Божьей Матери, потому и монастырь называется «Успенско-Богородицкий».

Отец Кирилл тихо рассказывает о фресках, и по мере того как длится его рассказ, мне все более хочется незаметно стереть со своих губ помаду...