В тот день я забрался на берег дальнего водохранилища, чтобы порыбачить. Поплавок мой все сохранял неподвижность. Рыба появлялась возле самого берега неясными тенями лишь для того, чтобы подразнить... Я решил искупаться. С этого, собственно, и началась моя история. Одежды было немного. Я положил ее на туфли, а сверху — снятые с запястья часы, блеснувшие на солнце анодированным корпусом. Плавал всего несколько минут. Вода неожиданно оказалась холодной. Вылез на берег, а часов нет. Поблизости — никого, до ближайшего рыбака метров пятьсот. Мистика да и только! Я еще раз огляделся — никого. И совершенно случайно посмотрел наверх. И увидел сороку, сорвавшуюся с ветки в полет...

В клюве она уносила мои часы. Стремясь напугать воровку, я закричал, надеясь, что она выпустит от страха добычу. Но та лишь торопливей замахала крыльями. Я побежал за ней, сорока перелетала с дерева на дерево: ноша была ей явно тяжела — клюв тянуло вниз. Эта хитрая бестия делала остановки, желая убедиться: не оставил ли я преследования. Один раз мне показалось, что я уловил ее взгляд — быстрый и злобный. Мне приходилось намного труднее, чем птице. Это в воздухе — везде дорога. Я же обегал болотца, продирался через кустарники.

И не заметил, как оказался в низменной пойме с илистой почвой. На гигантской ветле я и увидел сорочье гнездо — небрежное сплетение засохших веток и стеблей в виде шара с отверстием для лаза. Злодейка исчезла там с моими часами.

Империалы — десятирублевые золотые монеты 18 века

В клюве она уносила мои часы. Стремясь напугать воровку, я закричал, надеясь, что она выпустит от страха добычу. Но та лишь торопливей замахала крыльями. Я побежал за ней, сорока перелетала с дерева на дерево: ноша была ей явно тяжела — клюв тянуло вниз. Эта хитрая бестия делала остановки, желая убедиться: не оставил ли я преследования. Один раз мне показалось, что я уловил ее взгляд — быстрый и злобный. Мне приходилось намного труднее, чем птице. Это в воздухе — везде дорога. Я же обегал болотца, продирался через кустарники.
Дерево было очень высоким, ветки, по которым можно было карабкаться, начинались далеко от земли. Но не оставлять же подаренные женой часы этой мерзавке! Первые три-четыре метра подъема воодушевили меня — карабкаться показалось легко. Но каждый последующий метр давался все труднее. Слабели ноги, все судорожнее сжимавшие ствол. Взглянул вниз — и мне стало не по себе от странного парадокса: расстояние с земли до вершины было, несомненно, меньше, чем от вершины до земли. Высота казалась просто пугающей. Стоит ослабеть, сорваться...

До гнезда оставалось несколько метров, сорока, почуяв мой приход, вылетела из своего убежища, но никуда не улетела, а уселась на вершину ближайшего дерева и стала возмущенно стрекотать. Когда я вновь потянулся вверх, чтобы сунуть руку в гнездо, вершина закачалась. Я все-таки пытался всунуть руку в узкий лаз гнезда, но ничего не получалось. Тогда стал расширять лаз, что было очень непросто — края его были укреплены засохшей глиной. Наконец, ощутил пальцами мягкий пух и тонкие веточки. Неожиданно нащупал один твердый металлический кружок, другой. Вот и часы. Я сгреб все в пригоршню и, взглянув вниз, увидел, что уже лечу, маятником отклоняясь на пару метров то в одну, то в другую сторону... Но добычу из руки не выпустил и стал спускаться.
Все забылось, когда я вынул из кармана добытое. Желтые кружочки оказались старинными монетами. На одной стороне монет отчетливо выделялся погрудный профильный портрет. Но кто это был — мужчина или женщина — определить я не мог. Длинные волосы, мягкий овал полного лица. Длинные волосы могли быть париком. Монеты порядком поистерлись. Там, где надпись лучше всего сохранилась, я прочитал: «IМП - САМОДЕРЖ...» На обратной стороне был крест, концы его походили на лепестки ромашки. Между концами виднелись цифры, образующие, если их читать слева направо и сверху вниз, число 1762, несомненно, год чеканки монет. Год начала правления Екатерины Второй. И год конца правления ее несчастного мужа — Петра Третьего. Надписи по окружности тоже поистерлись. Я смог с трудом разобрать: «САТ РУБ IМ...СКАЯ РОСС...»
Как выяснилось позже, это были царские империалы — десятирублевые золотые монеты восемнадцатого века... Вот он, самый богатый «улов», с которым мне доводилось возвращаться с рыбалки. Оставалась загадка: где птица нашла золото? К тому же меня занимал вопрос практический: а нет ли там чего-нибудь еще? Дома просмотрел литературу по орнитологии. Ничего удивительного в том, что монеты попали в гнездо. Сороки любят блестящие предметы. Затем я достал карту водохранилища, нашел на ней место, где, по моим понятиям, было гнездо сороки, и из него, как из центра, мысленно очертил круг радиусом в двадцать километров. И решил именно в нем сосредоточить свои поиски. В старинной энциклопедии я отыскал карту местности до ее затопления водохранилищем. Изучал местность и по дореволюционной краеведческой литературе.
В моем круге оказались старинная усадьба князей Касаткиных-Ростовских, Монашеская Пустынь и две деревни — Рождественно и Литовка. Почти все это, вернее то, что от этого осталось, было теперь под водой. В голове рождались самые разнообразные планы поисков клада. В первый же выходной я снова был на водохранилище. Сороки в гнезде не оказалось. По крайней мере, видно ее не было. Я постоял возле дерева и уже совсем было собрался прочесывать местность, как вдруг почувствовал неодолимое желание еще раз обшарить гнездо. Наверное, мне просто захотелось снова пережить ощущения, связанные со счастливой находкой. Как бывает приятно прийти на место, где удалось поймать большую рыбину. Подъем показался не таким трудным, как в первый раз. Без особого волнения сунул руку в гнездо, не ожидая найти там ничего, кроме веточек и пуха...

После дождя там всегда замечательный клев

Но о чудо! В гнезде снова оказались два кружочка, точь-в-точь такие, какие я нашел раньше! Вершина изрядно качалась. Был момент, когда мне казалось: вот сейчас вместе с гнездом и обломком вершины я полечу вниз. Но как ни гнулась ветла, она выдержала. Запихав монеты в рот — дотянуться рукой до кармана не было возможности — я стал спускаться. Как назло в этот момент прилетела сорока. И с ходу, с лету набросилась на меня. Ни убежать, ни отмахнуться от агрессивной птицы я не мог. Лишь сильнее пытался втянуть голову в плечи да плотнее прижиматься к дереву. Скользя вниз, я уговаривал себя не спешить, чтобы не сорваться. Атаки сороки следовали одна за другой. Когтями она расцарапала мне затылок, вырывая волосы. Крыльями била по лицу. Несколько раз так больно клюнула меня, что я чуть было не сорвался... Нет, это была не птица! Это была разъяренная фурия! На последних метрах я не выдержал — скользнул вниз, обдирая в кровь ладони. Но и на земле мне не было покоя. Птица пикировала на меня, а я лишь успевал уворачиваться, приседая и закрывая лицо ладонями. В поле зрения мне попала лежащая на земле палка. Новую атаку разъяренной сороки я встретил с этим немудреным оружием, которое все-таки заставило ее, не переставая злобно стрекотать, улететь прочь.

И вдруг мне пришла мысль: а простая ли это птица? Может быть, душа какого-нибудь несчастного скупердяя после его смерти угнездилась в ней? Почти бегом, воровато оглядываясь, я поспешил к платформе. Теперь у меня было настоящее богатство — четыре империала царской чеканки. Через неделю я пошел в отпуск и вновь поехал на водохранилище. На этот раз захватил бинокль. Я решил понаблюдать за сорокой издали. Желания лезть в ее гнездо не возникало. Несколько дней наблюдая за птицей, я неплохо изучил ее маршруты. Одно место, куда она прилетала довольно регулярно, сразу же показалось мне примечательным. Широкая аллея из вековых дубов вела прямо на дно водохранилища. Наверное, я не ошибся, решив, что аллея когда-то вела к старой усадьбе князей Ростовских. Мне представлялся помещичий дом на дне — с колоннами, балконами... Целую неделю уговаривал я приятеля поехать со мной на водохранилище. Он увлекался подводным плаванием, имел необходимое снаряжение, в том числе и компрессор. — Ладно, — согласился наконец Влад, — поедем, посмотрим, что там за чудеса.

Подъехав к самой воде, Влад долго молча стоял, с видимым наслаждением вбирая в легкие ветер, гнавший на берег череду волн. Потом неторопливо облачился в гидрокостюм с яркими цветными полосами. Под водой он был долго, минут тридцать. Выбравшись на берег, тут же выдохнул: — Ничего нет. — Никаких следов? — огорчился я. Покачав головой, Влад ответил: — Может, илом затянуло, может, водорослями поросло — никаких следов. — Наверное, не там искал, — предположил я. Влад пожал плечами. Вскоре он уехал. Я остался один с моей угасавшей надеждой. Перед самым моим отъездом случилась гроза, по-летнему бурная и короткая. Потом поднялся ветер, нагнал туч — тяжелых, черных, лохматых. Затрепетали листья деревьев, по водохранилищу заходила нешуточная волна, мой поплавок пугливо прижался к берегу. От первых крупных капель я спрятался под деревом, росшим у самой воды. Ослепительно сверкнула молния, над самой кроной дерева загрохотал гром. Надо было искать убежище понадежней, чем одинокое дерево, но с неба хлынули такие потоки, что все погрузилось во мрак. Ливень прекратился так же внезапно, как и начался. Лишь потревоженное водохранилище долго не могло успокоиться. Волны, подняв ил со дна, отяжелевшие и мутные, шли своим бесконечным походом на берег. Я пошел к ручью, впадавшему в водоем в пятидесяти метрах от аллеи. После дождя там всегда замечательный клев. Поток разлившегося ручья покрыл участок изумрудной травы. Сняв туфли, я вошел в воду, ощущая босыми подошвами бархатную нежность травы.

Вдруг что-то блеснуло у моих ног. Вначале мне показалось, что это блеснул на солнце рыбий бок. Но нет, это не рыба. Нагнулся, пошарил рукой и извлек на свет золотой империал... За целый день я исходил все устье. Все высматривал — не мелькнет ли золотой рыбкой монета? Но напрасно. На следующий год я уже не увидел на прежнем месте сорочьего гнезда. И в ручье больше ничего не нашел.